Моя прапрабабушка родила 5 детей а затем овдовела. Это случилось в Симбирске в 1917 году. И вот дернул же её черт взять двоих младших и отправиться с ними именно в Петербург. Там её сестра владела домом на Фурштадской, который теперь второй роддом. Наверное она не планировала попасть в тифозно-революционный ад, а хотела дать самое лучшее своим младшим. И мы не знаем, как она умерла и как там бродили её малыши по улицам, не знаем кто отдал их в приют.
Спустя 70 лет я буду выискивать бездомных малышей в люках и подвалах с такой глубинно-яркой необходимостью, как будто я на самом деле не каких-то абстрактных детей ищу, а именно их: Таню и Петю. Около пяти и семи им тогда было. Кто-то ведь не прошел мимо них тогда, кто-то же проявил любовь и сердечность в страшное, жестокое время, когда большинство думало только о том, как бы выжить самим. Прабабушка Таня попала в необычный приют, в особняк графини… Там и сейчас всё дышит роскошью и тогда дышало.
А оттуда, уже при советской власти, в какой-то деревенский детдом. И так у неё получилось, что представитель какого-то театрального училища ездил по деревенским детдомам, чтобы собирать там таланты. И прабабушка Таня вернулась в Петербург, чтобы стать актрисой, прославиться и страдать. Она играла травести в Тюзе и Коммисаржевке. Она была классической “хорошей девочкой” и поэтому нашла себе классического Нарцисса с пятью женами и хроническим алкоголизмом в анамнезе. Он тоже был известным актёром, и в каждом хвастливом письме он описывает ей очередные гастроли, спрашивая: “Ну что, лихо?” Я не встретила в этих письмах вопросов о ней и ребёнке. Её задумчивые, созависимые дневники звучат как бесконечная песня Сольвейг. Они создали классическую пару зависимого абьюзера и созависимой жертвы, чтобы передать мне потом в наследство её все мучительные модели и паттерны. Чтобы я могла исцелить это в себе и поделиться опытом с вами. Так что спасибо им. Но я не всегда так думала. Мне понадобились годы тяжкой и грязной пахоты, чтобы сегодня благодарить их.
А когда я сажусь гримироваться, я откуда-то знаю как это делается. И когда мне нужно убедительно управлять потоком внимания моей дорогой аудитории, я мысленно благодарю их обоих. И еще я благодарна за то, что это им, а не мне выпало ездить по всем фронтам второй мировой, играя для солдат спектакли о любви и справедливости, не мне выпали ужас сталинизма, аборты на обеденном столе, голод, эвакуационные товарняки и полное отсутствие надежды на выздоровление. На их долю досталась только одна сплошная травма длинной в целое воплощение. А у нас с вами есть выбор. И надежда. Хрупкая как бутоны крокуса, выглядывающие из-под мартовского снега. Снега долгой, многотысячелетней, полярной, невежественной, жестокой зимы человечества. Зимы эпохи рыб, которая теперь заканчивается. И у нас, в отличие от них, есть теперь реальная надежда. Она про то, что можно жить по-другому.