Конкуренция с мамами и папами почти никогда не переживается как конкуренция. Я и сама не заметила, как взяла на себя некоторые её задачи. Как-то так органично всё перетекало, от одного маленького изменения к другому, и вот за мной уже плотно закреплено клеймо золушки, непосильное для детских плеч.
И тут, правда, нет виноватых, мама делала всё, что можно, и даже больше…
Она справлялась с болью лучше, чем это возможно для худенькой потерянной девушки, оказавшейся в её положении. Продолжая тащить на себе весь непосильный груз системного травматического бремени, она делала родительскую работу с тем же творческим и живым импульсом, с которым она жила и дышала. Несмотря на то что она осталась без помощи и средств к существованию с нами тремя, несмотря на то что её тело было истощено, психика разбита предательством и утратой, несмотря на то что никакой терапевт не помогал ей пережить последствия бесчисленных эпизодов насилия, от которых она пострадала, мама не окостенела.
Не отдала меня в советский садик.
Не стала давать назначенные невропатологом транквилизаторы (я показалась ему слишком живой).
Не запила.
Она делала больше, чем могла, и все же мы не справлялись. И я стала для младших чем-то большим нежели сестра.
Примерно тогда же, я впервые “провалилась в свою нору”. Это я про сексуальное насилие.
Я и до этого испытывала мистический ужас при контактах с мужчинами. Но этот человек мне сразу не понравился. Ему было лет сорок, и он тосковал об умершей жене. Мы сняли у него полдомика на лето. Мне было не больше шести.
И вот прежде чем туда сейчас пойти, я хочу разъяснить, почему дети не кричат и не зовут на помощь в такие моменты.
Дело в том, что меня к этому хорошо подготовили. Я не смею раскрывать тут травматические эпизоды из жизней старших женщин моего рода.Я сейчас ненадолго одену шапочку терапевта и просто скажу: как и в большинстве семей, у нас это наследственное. И вот три компонента из которых складывается причина этой повсеместно распространённой беды – обученная беспомощность.
- Чувствование интимной приватности.
Нарушается грубыми бесцеремонными медицинскими вторжениями. Это ставит определенную печать на детское восприятие сокровенного как только своего. Ребёнок понимает: со мной так можно. Я хорошо знала: если ко мне лезут в трусы взрослые люди, это, возможно, что-нибудь медицинское. Нужно ждать и терпеть. Если больно, нужно лучше терпеть. Я – хороший человек, а хорошие люди терпеть умеют хорошо. Если взрослые, особенно противоположного пола, заходят в ванную, спят вместе с детьми, ходят голые или в белье, это ещё больше расшатывает психику, лишая детскую сексуальность защитных опор. - Допустимые пределы.
Нарушаются обычным для взрослого мира газлайтом и авторитарным обесцениванием. Транспорт. Соседи. Часто семья и садики. Через множество мелких эпизодов ребёнок понимает: со мной так можно. Если это происходит, значит я виноват. Виноват – терпи молча и не жалуйся. У кого из детей возникнет идея, что унижение это то, с чем стоит бороться, если мягкие формы унижения – это обычный способ коммуникации с детьми в большинстве семей? - Физические границы.
Готовность позволять непозволительное в отношении своего тела, начинается с как будто ничего не значащих шлепков, подзатыльников и затрещин. Ну, Алиса, ну что ты такое тут пытаешься сказать? Шлепки это не насилие! Возможно. Но это подготовка к нему. Явный абьюз – следствие неявного. И он следствие совокупности невежественных заблуждений, на почве которых впоследствии вырастают настоящие трагедии.
Когда то прабабушка Таня и бабушка Лена вместе решали, как наказать трёхлетнюю маму за какой-то детский косяк. Бабушка предложила привязать верёвкой за ногу к столу. Они повздорили. Мама наблюдала в ужасе. Они так повздорили, что даже упёрлись руками в руки друг друга. Я сейчас, когда пишу про это, испытываю к ним нежность. Но маленькая мама очень испугалась.
Потом она выросла и спросила у своей мамы про воспитание. Бабушка Лена сказала: лучше один раз дать оплеуху, чем сто раз повторять одно и тоже. И мама, памятуя, как важно для ребёнка, чтобы у взрослых была общая позиция, решила принять материнский завет.
И тут опять нет виноватых.
А ещё был Гусев, он был, конечно да, очень жёстко пьяный, но всего жёстче он был на отходниках.
Короче к шести годам я твёрдо усвоила:
Другие люди могут делать со мной все что мне не нравится, тогда, когда захотят, и так, как захотят.
ПОТОМУ ЧТО СО МНОЙ ТАК МОЖНО
А когда это происходит, нужно застыть и сделать очень спокойное лицо. Как Европа на картине. Нужно подождать, пока всё закончится, потерпеть и никому не говорить о случившимся, потому что если мои границы нарушаются – значит я сама в этом виновата, как и в тех случаях, когда меня наказывали родные.
Поэтому ласковый педофил не особо шокировал меня. Он не делал так сильно больно как, например, Гусев, и не кричал на меня. Ни за что меня не осуждал, не обзывал. Я поняла его так, что сейчас нужно просто полежать, потерпеть и подождать. За стеной были взрослые, и мне достаточно было один раз закричать и позвать на помощь. Но я посмотрела на потолок и собрала своё внимание на одной точке.
Возможно, именно это йоги и называют выходом из тела.
Возможно, именно это психологи называют диссоциацией.
На моем жаргоне это называется “отлетать”. Долгие годы после этого я автоматически отлетала в любых ситуациях, которые мой организм считывал как несправедливость.
Я как бы отделилась от самой себя и одновременно ушла очень глубоко внутрь. Я и поднялась над, и провалилась в тёмный туннель, на дне которого оказалась новая реальность, наполненная непознаваемыми ощущениями.
Я всегда буду помнить лицо этого больного человека, который тоже пострадал когда-то от чего-то подобного. Тоже был беспомощным ребёнком, запертым наедине с нестерпимой болью. И тоже нуждался в помощи и терапии, но так никогда и не получил её. Сегодня я признательна Высшей Силе за это своё ранение. Потому что оно определило всю мою дальнейшую судьбу.
Потому что именно сейчас, и именно тебе, возможно, помогут именно эти слова.
Шлёпать и унижать детей, а также водить их в те учреждения, где это происходит – это значит формировать у них обученную беспомощность. Обученная беспомощность может убить ребёнка или сломать его судьбу навсегда. Те, кто прошел через подобный опыт, не важно, был ли он согласен, сам ли пошёл в опасное место, звал или не звал на помощь, отбивался или нет, смог ли произнести окаменевшим ртом слова отказа, испытал удовольствие или нет:
НИКАК НЕ ВИНОВАТ.
НУЖДАЕТСЯ В ПОМОЩИ.
ПОЛУЧАЯ ПОМОЩЬ, ИМЕЕТ ВСЕ ШАНСЫ СДЕЛАТЬ ИЗ ЭТОЙ РАНЫ ИСТОЧНИК СВЕТА ДЛЯ СЕБЯ И ДРУГИХ.
Я не помню чьи это слова, но они помогали мне, пока я год за годом гребла из того сарая, как умела.
“Мы не то, что сделали с нами, мы то, что мы сделали с тем, что с нами сделали”.